Почему я родилась в Харькове
Jan. 10th, 2012 10:42 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
irenashЯ не случайно повторила этот пост, в его продолжении я писала, что мой дед не смог вернуться в Днепропетровск, не нашел в себе моральных сил.
Моих дедушку и бабушку очень ценили и уважали в Бухаре, настойчиво предлагали остаться, переехать в Ташкент, получить там хорошее жилье и работу. И открыто говорили им о том, что оккупация способствовала усилению антисемитизма на Украине. Но разве что-то может удержать людей, стремящихся ДОМОЙ?
И они уехали, не имея на желанной Украине ни работы, ни жилья, а только те самые жалкие рюкзачки, с которыми в августе 41-ого отправились сопровождать никому не нужный партархив. Решено было ехать в Харьков, где, по крайней мере, была родня, тот самый Самуил, которого, все-таки не убили в Америке.
Пока все это сварилось, наступил конец 40-х и началась борьба с безродными космополитами. И моих родных нигде не брали на работу, никто не собирался им помочь с жильем – они жили у Самуила во флигеле. Однако моя мама успела поступить в юридический институт. Когда она его окончила, то вопрос о том, чтобы работать в большом городе юристом, уже даже не обсуждался: распределение давали только в глухомань.
Так моя мама оказалась в селе Яготин под Полтавой, где юрист был абсолютно не нужен. Работы не было, денег тоже. Но моя мама – Кацнельсон! И она поехала к министру юстиции УССР, к которому ее, разумеется, не пустили. Но она сказала, что останется сидеть в приемной, потому что здесь даже удобнее умирать с голоду, чем в Яготине. Министр ее принял, мама ему понравилась. Но даже он не мог дать ей работу в Харькове, не смел. Маму перевели в райцентр, город Ново-Сенжары, где она снимала квартиру (и быстро подружилась) с еще одной сосланной в глушь безродной космополиткой (у которой в Харькове остались муж и маленький ребенок), выпускницей мединститута.
В Харькове обе бывали только изредка, наездами. В доме у подруги мама и познакомилась с моим папой, сыном их соседки по коммуналке.
Как я уже в писала раньше, мой второй дед, папин отец, умер в эвакуации, в Перми. Бабушка, по возвращении из эвакуации, в Липовую рощу не поехала, а получила 13-метровую комнату в Доме табачников, как вдова и мать фронтовиков. Сюда в 45-ом вернулся мой дядя, а потом – и папа.
После Победы папа на несколько лет задержался в Праге. Химической войны, к счастью, не было, он служил в артиллерии.
Инженер, с высшим военным образованием, не мог рассчитывать на скорую демобилизацию. Но в послевоенной армии было тяжело, очень тяжело для честного интеллигента. Папа любил фильм «Анкор, еще анкор!», говорил, что там показана полная правда, за вычетом того, что расстреливали бывших фронтовиков. За мародерство, за хранение трофейного оружия… С огромным трудом он сумел демобилизоваться и вернулся в Харьков.
Вот его на работу взяли сразу, но жил он на тех же 13-ти метрах в Доме табачников. И когда он женился на маме, тоже ничего не изменилось, ей пришлось вернуть в Сенжары.
Так что, как видите, у меня был шанс родиться в Бухаре, в Ташкенте, в Днепропетровске, в Яготине, Перми, Липовой роще и даже в Праге. Самая большая вероятность попадала на Ново-Сенжары, потому что моя мама вырвалась оттуда, только благодаря беременности. Могла и не успеть… Но я родилась в Харькове и первый год жизни прожила все в том же Самуиловом флигеле на Холодной горе, о чем я, конечно, ничего не могу помнить.
А потом – о чудо! – папе дали комнату в, как тогда говорили, малонаселенной коммуналке, на ул. Барачной. Из, без малого, 14-ти лет, прожитых там, последние 10 я помню так, как-будто это было вчера. Попав в недавней поездке в Харьков на Барачную, давно ставшую улицей Культуры, я фотографировала на ней каждый дом. Фотографий много, на пару постов хватит. Но прежде, чем их выкладывать, мне захотелось вспомнить свою семью и молодость своих родителей (фото открыто только для части френдов. Если кого-то пропустила - скажите).
Моих дедушку и бабушку очень ценили и уважали в Бухаре, настойчиво предлагали остаться, переехать в Ташкент, получить там хорошее жилье и работу. И открыто говорили им о том, что оккупация способствовала усилению антисемитизма на Украине. Но разве что-то может удержать людей, стремящихся ДОМОЙ?
И они уехали, не имея на желанной Украине ни работы, ни жилья, а только те самые жалкие рюкзачки, с которыми в августе 41-ого отправились сопровождать никому не нужный партархив. Решено было ехать в Харьков, где, по крайней мере, была родня, тот самый Самуил, которого, все-таки не убили в Америке.
Пока все это сварилось, наступил конец 40-х и началась борьба с безродными космополитами. И моих родных нигде не брали на работу, никто не собирался им помочь с жильем – они жили у Самуила во флигеле. Однако моя мама успела поступить в юридический институт. Когда она его окончила, то вопрос о том, чтобы работать в большом городе юристом, уже даже не обсуждался: распределение давали только в глухомань.
Так моя мама оказалась в селе Яготин под Полтавой, где юрист был абсолютно не нужен. Работы не было, денег тоже. Но моя мама – Кацнельсон! И она поехала к министру юстиции УССР, к которому ее, разумеется, не пустили. Но она сказала, что останется сидеть в приемной, потому что здесь даже удобнее умирать с голоду, чем в Яготине. Министр ее принял, мама ему понравилась. Но даже он не мог дать ей работу в Харькове, не смел. Маму перевели в райцентр, город Ново-Сенжары, где она снимала квартиру (и быстро подружилась) с еще одной сосланной в глушь безродной космополиткой (у которой в Харькове остались муж и маленький ребенок), выпускницей мединститута.
В Харькове обе бывали только изредка, наездами. В доме у подруги мама и познакомилась с моим папой, сыном их соседки по коммуналке.
Как я уже в писала раньше, мой второй дед, папин отец, умер в эвакуации, в Перми. Бабушка, по возвращении из эвакуации, в Липовую рощу не поехала, а получила 13-метровую комнату в Доме табачников, как вдова и мать фронтовиков. Сюда в 45-ом вернулся мой дядя, а потом – и папа.
После Победы папа на несколько лет задержался в Праге. Химической войны, к счастью, не было, он служил в артиллерии.
Инженер, с высшим военным образованием, не мог рассчитывать на скорую демобилизацию. Но в послевоенной армии было тяжело, очень тяжело для честного интеллигента. Папа любил фильм «Анкор, еще анкор!», говорил, что там показана полная правда, за вычетом того, что расстреливали бывших фронтовиков. За мародерство, за хранение трофейного оружия… С огромным трудом он сумел демобилизоваться и вернулся в Харьков.
Вот его на работу взяли сразу, но жил он на тех же 13-ти метрах в Доме табачников. И когда он женился на маме, тоже ничего не изменилось, ей пришлось вернуть в Сенжары.
Так что, как видите, у меня был шанс родиться в Бухаре, в Ташкенте, в Днепропетровске, в Яготине, Перми, Липовой роще и даже в Праге. Самая большая вероятность попадала на Ново-Сенжары, потому что моя мама вырвалась оттуда, только благодаря беременности. Могла и не успеть… Но я родилась в Харькове и первый год жизни прожила все в том же Самуиловом флигеле на Холодной горе, о чем я, конечно, ничего не могу помнить.
А потом – о чудо! – папе дали комнату в, как тогда говорили, малонаселенной коммуналке, на ул. Барачной. Из, без малого, 14-ти лет, прожитых там, последние 10 я помню так, как-будто это было вчера. Попав в недавней поездке в Харьков на Барачную, давно ставшую улицей Культуры, я фотографировала на ней каждый дом. Фотографий много, на пару постов хватит. Но прежде, чем их выкладывать, мне захотелось вспомнить свою семью и молодость своих родителей (фото открыто только для части френдов. Если кого-то пропустила - скажите).